Народная история Сортавалы в рассказах местных жителей

Автор: Эста Геннадьевна Матвеева

Опубликовано: Фольклор и антропология города т. IV. № 1– 2. 2021

Война поделила историю Сортавалы на две части: финскую и советскую. С уходом в 1940-е годы финского населения прерывается та часть памяти, которая связывала место с его жителями все предыдущие годы. Новоприбывшие получают в наследство землю с историей, которую могут «читать» лишь по сохранившимся артефактам, переданному материальному наследию, для которого даже не всегда имелось название. Лишь спустя половину века эти люди получают возможность углубить свои знания и обогатить «финскую память» о месте благодаря прежним хозяевам и их потомкам, пожелавшим вернуться к покинутым наспех домам; вместе с тем приходит понимание и осознание европейского прошлого города. Параллельно этим процессам с 1940-х годов идет формирование собственной советской истории места — биографической памяти, сохранившейся в личных и семейных историях первопоселенцев. Она также подключается к созданию образов города, сохранившихся сегодня в нарративах старшего поколения. В работе описываются ключевые мотивы исторической памяти Сортавалы, зафиксированные во время недельной экспедиции в город в октябре 2020 года в рамках проекта «Народная история России: перекрестки локальных цивилизаций».

Исследование выполнено в рамках проекта «Народная история России: перекрестки локальных цивилизаций», поддержанного Фондом президентских грантов (№20-1-036197)

В данной работе нами принято сложное решение склонять название города по падежам, однако в интервью мы ставили «Сортавала» в той форме, в которой это слово произносят наши собеседники (более подробно об этой дискуссии см. в разделе «Финское наследие»). (Прим. автора).

Сортавала — один из немногих городов, за короткий промежуток времени несколько раз переживших полное обнуление и перезаселение территории. В отличие от других территорий с похожей историей (Львов, или Лемберг — со второй половины XVIII века до начала XIX века столица австрийской провинции, в результате Второй мировой войны из города была выселена большая часть польского населения; Калининград, или Кёнигсберг — до присоединения к СССР часть Восточной Пруссии, после Второй мировой войны в городе осталась лишь незначительная часть бывшего немецкого населения) после включения Сортавалы в состав СССР в городе практически не осталось финнов, которые бы продолжили сохранять свои культурные традиции и поддерживать историческую память («Сортавала, Выборг и другие населенные пункты, принадлежавшие Финляндии и отошедшие к СССР, уникальны тем, что бывшее население покинуло их в одночасье. С уходом прежних жителей прервалась память, связывающая место с его обитателем» [Изотов 2008-2: 58]). С 1940-х годов начинается планомерное заселение территории. Люди в несколько этапов направляются государством из других регионов СССР на восстановление города и заводов, на работу по распределению после учебы, отправляются по принуждению или едут по собственной инициативе «за лучшей жизнью» как в более процветающую область («Переселение колхозников и колхозов намечали произвести из ряда областей и республик Советского Союза: Белорусской ССР, Чувашской, Мордовской и Татарской АССР, Рязанской, Калининской, Смоленской, Орловской, Кировской и Вологодской областей» [Веригин 2017]). Пограничная особенность территории сделала из Сортавалы полиэтничный город. По данным переписи, в конце XIX века в Сортавале проживали преимущественно финны, карелы, шведы и шведоязычные финны и русские [Пашков 2017]. В 1940-е годы значительную часть переселенцев составили белорусы из Белорусской ССР (более 30 тыс. чел.) [Веригин 2017]. Сейчас вместе с русским и украинским населением они представляют преобладающую часть жителей города. Также в Сортавале продолжает проживать небольшой процент карелов, приехавших сюда после войны, а также финнов, так и не покинувших территорию после войны, либо вернувшихся на родные земли с открытием границ в 1990-е годы.

Во многом особенная и чрезвычайно яркая история города Сортавала давно привлекает к этому региону исследователей, в том числе антропологов, фольклористов и всех, кто работает с устной и письменной памятью. Эти исследования включают в себя как узкоспециальные работы, посвященные исключительно Сортавальскому району, так и работы, посвященные общекарельской специфике региона. В первой группе можно выделить несколько наиболее популярных среди исследователей тем. Первая из них затрагивает особенности заселения и освоения бывших финских территорий, процессы адаптации к новым незнакомым жизненным условиям (тема чрезвычайно востребованная у исследователей всего Карельского перешейка, в особенности историков) [Мельникова и др. 2005, Изотов 2008-2, Большакова 2009, Мельникова 2009, Веригин 2017]. Вторая тема, наиболее широко представленная и изученная, сфокусирована на влиянии финнов и финского наследия на развитие советской Сортавалы, а также на постепенном осмыслении новыми жителями города полученного материального и нематериального наследия [Изотов 2005, Мельникова 2009, Мельникова 2015, Шикалов 2017, Мельникова 2017, Мельникова 2019]. Третья тема отчасти затрагивает первые две, однако акцент падает на формирование локальной идентичности и нередко борьбу за нее в сложившихся специфических условиях (переселение, пограничье, финское наследие) [Дубровская 2008, Изотов 2008-2, Мельникова 2009, Мельникова 2014, Мельникова 2015, Итконен, Шикалов 2017, Мельникова 2017]. Четвертая тема переключает внимание с местных жителей на пространство — его уникальность и особенности освоения каждым поколением сортавальцев [Изотов 2008-1, Илюха 2020].

Исследовательский интерес нашей группы был сконцентрирован на четырех блоках, так или иначе затрагивающих вышеперечисленные темы: город, горожане, ключевые исторические события и точки на карте, связывающие устные нарративы с городскими пространствами и объектами. Особенности переселения, которые вынуждали людей покидать родные земли и начинать новую жизнь на чужой земле, отсутствие корней и размытость памяти поколений о месте тем не менее не помешали за более чем полвека адаптации сформировать свое понимание себя в городе и сам образ города. В этой работе мы хотели бы рассказать об этих смыслах — ключевых мотивах локальной исторической памяти, вокруг которых формировались нарративы наших рассказчиков.

Описание экспедиции и полевых материалов

Материалы, задействованные в работе, были записаны во время недельной экспедиции в Сортавалу в октябре 2020 года¹. Экспедиция состоялась в рамках проекта «Народная история России: перекрестки локальных цивилизаций», в основу которого положена идея вынесения локального знания пограничных территорий в поле публичной истории. Этим был обоснован выбор города, расположенного на границе России и Финляндии, соединившего в себе черты двух культур, на протяжении многих десятилетий формирующих локальную идентичность и народную память о месте. За время экспедиции было проведено двадцать одно полуструктурированное интервью. Возраст собеседников колебался от 17 до 80 лет, среди охваченных социальных и профессиональных групп были: деятели культуры, работники в сфере образования, служитель церкви, преподаватель карельского языка, журналист, фотограф, политик и активист, работник библиотеки, краевед и частный гид, предприниматель, маркетолог, ветеринарный врач, режиссер театра, бывший деятель в сфере международных отношений, бывшая спортсменка и школьник. Среди собеседников были те, кто детьми участвовал в переселении 1940-1950-х годов из соседних районов, Белоруссии, Вологодской, Калужской, Псковской и других областей или застал в живых родственников, которые рассказывали им о первых годах освоения новых территорий. Мы разговаривали с потомками финнов, во время войны бежавших в Советский Союз из-под знамен Гитлера, а также потомками финнов, выселенных с территорий бывшей Финляндской Республики. Кроме того, нам удалось побеседовать с представителем карельского этноса, родом из Прионежского района, а также с несколькими приезжими из Петрозаводска и Санкт-Петербурга.

Илл. 1. Интервью с Лейлой Тенгизовной Берая в кафе «Карельский дворик» на ул. Комсомольской. Создание ментальной карты города. Собиратель Михаил Гардер. На фото также присутствует Вера Валерьевна Перминова. Фото: Эста Матвеева

Пограничность

В отличие от ряда других пограничных городов, находящихся в непосредственной близости с населенными пунктами стран ЕС, от Сортавалы до поселка Вяртсиля, расположенного непосредственно на границе с Европой, — около 70 км. Разумеется, для некоторых это расстояние делает существование жизни по другую сторону границы далеким, несущественным, а иногда даже нереальным («[А что, что это значило? Финны — это что?] Это какой-то другой мир был, запредельный вообще»²). В литературе встречается выражение «мифологизация границы» [Изотов 2008-1: 172], свидетельствующее о характерной для этого периода парадигме невнимания и нередко сознательного замалчивания факта существования финского соседства и событий, связанных с ними («А эта тема вообще не затрагивалась»³).

Безусловно, такому отношению к загранице и иностранцам способствовало, во-первых, то, что после советско-финской войны в городе практически не осталось коренных финских жителей, во-вторых, то, что в послевоенный период Сортавальский район становится закрытой пограничной зоной, то есть все существующие до того момента контакты сводятся на нет:

Если в 1940-1950-е годы местная сортавальская газета вовсе не обнаруживала того, что она издается на приграничной территории, то в период с конца 1950-х и до середины 1980-х годов «Красное знамя» в той или иной степени отражает факт существования государственной границы и ее влияния на местную жизнь [Изотов 2008-2: 54].

Для этого периода характерным становится не столько дискурс «пограничности», сколько «закрытость», замкнутость между двух границ: европейской и российской и, в связи с этим, особый режим повышенного контроля. Воспоминания о повседневности этого периода фиксируют контакты не с иностранцами, а с военными, в большом количестве проживающими на территории и интегрированными в социум на правах «элиты».

У нас ходили пограничники по городу, был стройбат и были пограничники. Это я помню с детства: пограничники все были высокие и красивые, а стройбат были все нерусские. Они строили дома. Ну, или школы, все строили, то есть стройбат строил это все. А пограничники — это была элита, элита вообще просто. (– Тимощенко Лариса Анатольевна, 1968.)

Потом в третьей школе, там в основном учились дети военнослужащих, там половина было, тоже так развлекались. У меня подруга была, и у нее папа такой майор Горетиков был. И говорит: ну что, говорит, девчонки, кого на танцы-то возьмете из пограничников? И мы с Лариской садились и выписывали увольнения пограничникам, с кем мы пойдем на танцы. [Смеется.] Тоже так интересно было. (– Лущик Татьяна Анатольевна, 1961.)

Во-первых, у нас было только по разрешениям, по пропускам. <...> У нас же был поезд на Ленинград, в 00:55 он уходил. Мы приезжали домой, у нас была цепь из пограничников на вокзале, и по пропускам нас пропускали. То есть должен быть обязательно пропуск, а местным обязательно — паспорта подавали мы. Мы проходили очень долгое время через такой пропускной пункт. Там была серьезная проверка — у нас был закрытый город. (– Тимощенко Лариса Анатольевна, 1968.) 

Тем не менее, закрытость и тотальный контроль со стороны спецслужб ассоциировались скорее с безопасностью, сплоченностью и порядком, чем с нежеланными навязанными результатами пограничного режима (хотя не исключено, что такие настроения также имели место, но не были озвучены в собранных интервью).