Пётр Изосимов, художник волею небес

---

 

Третья встреча. Сортавала, 1998

 

Сортавала. Центр.
1998 Пётр Изосимов

 

В октябре 1998 года в сортавальской газете «Ладога» было опубликовано интервью с Петром Изосимовым, художником судьбы сложной… Но сначала предисловие.

…Пётр в конце 90-х жил «на два города». Поровну – не поровну, – не знаю, не считал дней. Но всегда любой его приезд становился для нас с Олей (жена автора) радостью большой, оборачивался весёлым праздником. Он мог зайти вечером, тряся  бородой истребовать ужин, а после третьей рюмки взять в руки, например, гитару и запеть.

Сразу скажу, что играть на гитаре он не умел абсолютно. Левая рука его бессмысленно скользила по грифу, а правая лупила по струнам, лишь иногда попадая в нужный ритм. При этом он пел (а слуха у него тоже не было!) Пел он вдохновенно, отдаваясь содержанию песни так, как шаманы нашего востока отдаются у заповедных костров камланию.

 

 

Эту песню (этот бред!) можно было слушать хоть часами. И мы с женой слушали. А ведь она – жена – была музыкантом с тончайшей эстетической организацией отношения музыке.

Вот что значит харизма.

А потом он уходил в подвал недалёкой пятиэтажки, где под вывеской «Союза дизайнеров» обретался небольшой кружок этих самых дизайнеров, художников и лиц, им сочувствовавших. Там и спал, и доводил немногие свои картины. Там, оставаясь один, думал. А думать – это тяжелое занятие.

В какое-то время сортавальский бизнесмен Ваник Авакян поговорил с Петром, предложив тому под мастерскую просторную комнату на улице Комсомольской. Предложил на условиях полной творческой свободы: делай, что хочешь, только работай, твори!

Пётр некоторое время сопротивлялся. Но в те поры (дефолт, инфляция) на ленинградских панелях заработать даже на хлеб было очень трудно. И он дал согласие.

Вот именно в это время я взял интервью у Петра Александровича, которое и привожу ниже почти полностью.

 

Среда обитания

Пётр Изосимов: «Солнце на халяву!»

 

«А знаешь, как меня выгнали из больницы? Захожу в туалет, а там на полках – бутылочки для соответствующих анализов. Ну я и нарисовал опять же соответствующие этикетки на каждую. Всё отделение смотреть бегало».

Пётр Изосимов. 41 год. Родился в деревне Питсиёки в Суоярвском районе. Чёрная речка, Клюшина гора, другие леспромхозы – работа отца. Потом Валаам, Санкт-Петербург (тогда ещё Ленинград), Сортавала. Впрочем, Сортавала был и до этого. Образование – специальное среднее.

– Ты кто по духу? Кочевник?

– Ха! Словами из песни: «Не могу я сидеть на месте и по свету бродить не хочу».

– А ещё?

– Оптимист. Люблю отрадное…

– Да продолжай же! (Разговор вялый. Не получается. Как рыба об лёд).

– Хотел бы что-то радостное…

– Только для себя?

– И для себя тоже… Знаешь, я думаю, что так и будет.

(Меняю тему).

– Самое главное воспоминание в жизни?

– Женщина…

– Единственная или?..

– Все. Они из меня сделали то, что есть. Воспитали.

 

Кораблик
Скорее всего, это тоже автопортрет...

 

– У тебя, наверное, и мечта есть?

– Хотел бы умереть… хорошим художником. Чтобы сын гордился.

– Хорошо. Но вообще, ты художник?

– Конечно. По природе. В ином случае я бы, естественно, жил по-другому. Богом данное определяет образ жизни. Это – как болезнь, диагноз. Иногда мне кажется, что оторви мне руки – всё равно буду рисовать. Ногами, языком. Не знаю…

– Быть художником… Что это?

– Это быть. Художником нельзя стать. Нельзя это приобрести как профессию. Не от человека зависит. Тут предопределение. Я не могу смотреть на вещи, скажем, как торгаш. Не получается. Смотрю, как художник. В этом есть, конечно, ограниченность. Ограниченность в меркантильности, прагматизме…

Слушай, мне бы хотелось, чтобы в том, что ты пишешь, не было серьёзности. Ведь всё…

(Здесь какая-то сволочь, пока библиотекарь отвернулась, вырезала бритвой из газеты прямоугольный кусок текста слов на девяносто. Этот фрагмент утрачен безвозвратно. – Прим. автора.)

– …Есть народный художник России Кронид Александрович Гоголев. С одной стороны, никакого влияния не то что на Карелию – на город! И в то же время, влияние его огромно. И не только на сортавальцев. Парадокс? А иные говорят: «Вы зайдите. Там кубометры художественных произведений!»

– Пётр, я бы хотел услышать несколько слов о стакане и так называемой «халяве».

– Жизнь художника, на взгляд многих, сосредоточена вокруг стакана. Я его разделяю. И каждый стремится быть халявщиком. Самый главный халявщик – я. Друзья завидуют: и как ему удаётся в наше-то время? Художник должен на халяву. Солнце – на халяву, цветы, женщины… Ну что такое для художника работа?! Это же не дрова колоть. Нельзя её мерить погонными метрами.

– Но ведь и ты работаешь на заказ?

– Да. Но факт тот, что я всегда делаю два-три варианта. Заказчику нравится, как правило, самый пассивный из них. Как-то по заказу делал беседку для любви. Первый вариант – нет любви. Второй – есть. Заказчик выбрал просто беседку.

– Сегодня всё дорого. Стоимость красок приближается к стоимости космического оружия. Как ты выкручиваешься?

– Творить можно всем. Чем угодно! Представь эротическую серию, сделанную, скажем,.. фекалиями. А что, если талантливо?

– Но есть-то хочется?

– А на фига птицам деньги? Вот Кронид Александрович чайком с конфетами напоил. Вот друзья кофейком угостили. С выпечкой.

– Любимая модель?

– Снова о бабах?.. Нет, странно всё. Цветы. Букашки. В них людей видишь. Но фокус в человеке. У Ван Гога есть фраза: «Самое художественное – любить людей».

– В чём проявилось отношение к тому, что творится в стране?

– У меня ощущение того, что ни я, ни вообще кто-либо не понимают того, что у нас происходит. Всё это – большая задница, в которой мы застряли. И кто нас туда запихал? Честно? Не могу этого понимать…

– Теперь художник свободен от цензуры…

– Я раньше себе выделял время для занятий творчеством так: работал месяцок, зарабатывал, а потом месяца четыре работал. Приходилось зарабатывать. Да и труд был «почётной обязанностью». С Конституцией не поспоришь. Считалось, что художник получает лишь удовольствие, а не работает. Теперь хорошо.

– Но ведь надо думать о пенсии.

– А я трудовую книжку лет семь никуда не сдавал. Мне кажется, что старости не будет… В конце концов всё это не так и важно. Главное – сделать работу, за которую не стыдно. А проблема «Художник – общество» всегда была и будет. Но это проблема художника.

Пол, разрисованный под камни, полотна в рамах. Вся неизбывная лёгкость сюжетов Петра Александровича, недоговорённости и насмешки растворяются его работой.

Его это край. Его город: коснулся руками, взглядом, душой всего того, что им нарисовано, – и этой космической женщины из США, и парковской беседки, и длинного валаамского забора, рассечённого то ли деревом, то ли человеком. Взял частицу души. И отдал часть своей.

***

Мастерская эта просуществовала недолго. Пётр её бросил, уехав в очередной раз в Ленинград. Я же силился понять этот его поступок, вёл долгие беседы с Ваником Авакяном, разговаривал с Петром. Но так и не понял. Лишь потом, через много лет пришло понимание. И понимание это далось трудно. Для этого в стране должно было произойти то, что произошло.

Пётр был, и остался до сих пор, свободным человеком. Он не считал и, уверен, не считает, себя обязанным никому – ни государству, ни чиновникам, ни, наконец, даже друзьям. Любую несвободу он отторгал, чувствовал себя в ней связанным, обязанным что-то предпринимать для выполнения неких, пусть и не названных обязательств. И мастерская Авакяна, и любая официальная работа (пусть и с большой зарплатой) становились для него клеткой. А хотя бы и золотой. Он – самый свободный человек... Но для того, чтобы понять это, мне надо было прожить 70 лет.

 

Ещё одна встреча. 1999

 

Сборник стихов Сергея Силина мы делали что-то около двух месяцев. О Сергее есть небольшая статья в 9-10 выпуске альманаха «Сердоболь».

Этот журнал можно только скачать полностью в формате PDF.

Сергей Силин – сортавальский поэт. А сборник его стихов «Река детства» – первая в Сортавала книжка, изданная на средства спонсоров и автора. Другими словами – самиздат.

От рукописи до книги дорога длинная. Мы встречались с Серёжей почти каждый день  после работы.

Отбирали стихи, вырабатывали их последовательность расположения в книге. Постепенно складывалась обоснованная композиция. Но меня, как газетчика, пусть и с небольшим стажем, раздражали «слепые» страницы. А таковыми были все.

Вспоминались слова Сергея Кириллова (прошлый редактор нашей газеты и мой учитель часто повторял кого-то из классиков советской журналистики), что, мол, даже посредственный снимок в полосе, порою, сто́ит больше всего материала. А в нашей будущей книжке не было ни одной иллюстрации.

Фотографии здесь не годились – они бы «задавили» текст, фокусируя внимание читателя на иллюстрации, но не на мысли автора. Обратиться к профессиональным иллюстраторам? Тоже не тот случай. Да и ценники у них были неподъёмные. А объём работы большой – стихи Серёжи были сюжетны, и в этом случае практически каждый стих требовал своей картинки-зарисовки.

Мы с Силиным впали в режим безнадёжного уныния. Он сидел в кабинете редактора, в сотый раз вычитывая и правя стихотворения, я – за монитором, тасуя уже свёрстанные страницы. Но Судьба видела, что делаем мы дело хорошее: она хлопнула в ладоши, взмахнула своим невесомым плащом, и… раздался длинный звонок на входе. На крыльце стоял Пётр.

И время понеслось вскачь.

Пётр, скорее всего, просто зашёл ко мне домой и узнал от жены, что я вечерами пропадаю в редакции, делая какую-то книжку. И он пришёл. Как спаситель. Да, собственно, почему «как»? Он и был спасителем. Выслушав наши объяснения, он схватил с моего стола несколько ручек, выбрал гелевую, выхватил страницу со стихом, рассыпав остальные небрежным ворохом. Прочитал стих. Потом второй. Третий. За два часа он прочёл весь сборник. Подошёл ко мне, хмыкнул.

– Здесь, знаешь ли, иллюстрации и не нужны. Сам стих, каждый стих – готовая картинка. Талантливо это. Ведь как в хорошем кино: читаешь и зримо видишь событие. И переживаешь за героя.

– И что? – Спросил я. – Ты отказываешься рисовать? – И начал потихоньку проклинать судьбу, которая поначалу подарила надежду, а потом её забрала.

– Нет, конечно. Картинки, этакие микрики, нужны. Они сделают страницы законченными. – Пётр уже посмотрел вёрстку и выслушал мои объяснения про «слепые» страницы.

Он выхватил из распечатанной пачки бумаги лист формата А4, разорвал его пополам, и не садясь даже за стол, набросал на нём несколько линий. Силин, глядящий сбоку и стоявший ближе, радостно крякнул, потом в голос заспорил. И два таланта стали просто мешать мне. Я тоже глянул на рисунок:

– Вот и хорошо. Серёж, веди его в кабинет редактора. Там и ругайтесь, спорьте. Но работайте. А здесь вы мне мешаете. – Я уже подключил сканер и был готов переверстать всю книжку, расположив в ней иллюстрации.

К ночи, когда мы расходились, я уже отсканировал три рисунка, которые Пётр называл марашками. Рисовал их он совсем недолго, больше времени уходило на мысли, на споры с автором. Сам же рисунок отнимал не больше трёх-четырёх минут.

На следующий день Серёжа пришёл с бутылкой водки. Я составил им компанию, обсуждения становились живее, острее. Но я не получил ни одной законченной марашки от Петра. А водка, со временем, стала традицией. Иногда к нам забредал Серёжа Дубатолов. Поток рисунков понемногу превратился в пересыхающий ручеёк.

Я стал проверять их карманы и сумки на входе. Спиртного не бывало ни у кого. Но к вечеру два таланта были безмерно разговорчивы и слегка пошатывались. И тогда я стал их запирать на ключ в редакторском кабинете. Там на единственном окне была решётка. Карманы и сумки были проверены. А к вечеру ребята были, как обычно, в изрядном подпитии. Загадка, однако.

Загадка раскрылась просто, как школьный букварь: как-то, дней через пять, заперев двух гениев в кабинете, я вышел покурить на улицу. Было уже темно, под окном редакторского кабинета остановился какой-то мужчина. Недолго поговорив с окном, он поймал выброшенный из форточки свёрток и припустил напрямую в магазин, что находился на другой стороне улицы Карельской. А ещё через 10 минут этот же гражданин привязал небольшой свёрток к выброшенному через форточку концу верёвки…

Хохот стоял гомерический. Я с удовольствием принял участие в дружеской попойке. Почти последней.

…Мы сидели у монитора ответственного секретаря и листали сборник, пока ещё виртуальный. Но, казалось, что мы держали в руках уже готовую книжку. Стих – иллюстрация, стих – иллюстрация… А я думал о той тонкой грани между художником и стихотворцем. Чем тоньше грань – тем ближе художник к мысли, сердцу поэтического текста. Но без неё, без этой невидимой грани, совсем никак. Когда она исчезает, растворяется, иллюстрация превращается в самостоятельное произведение, довлеющее над текстом. Тогда «картинки» становятся главенствующими, забирая суть и подчиняя цель издания самим себе.

А здесь, в этой книжке, всё было так, как хотелось. Каждая «марашка» Петра только подчёркивала суть и смысл того, что говорил Сергей каждым своим словом.

Вот он сидит рядом со мной, заглядывая через плечо, глаза улыбаются довольно ехидно, выражение лица – что у греческого сатира. Но – довольнёхонек. А Сергей – тот чуть не плачет. Получилось!

Книжка была готова. В электронном варианте. А ещё через неделю я увёз плёнки в типографию. И только где-то в середине января 1999 привёз книгу в Сортавала.

Время было позднее. Подхватив с заднего сиденья две упаковки сборника, вошёл в редакцию. Здесь меня ждали Изосимов и Силин. Без слов вырвали пачки из моих рук, развязали, отбросили упаковочную бумагу.

Потом мы сидели за столом, перед каждым из нас лежала книжка. Мы надписывали дарственные на форзацах, хвалили друг друга. А книга… Она, действительно, расцвела с рисунками Петра. Впрочем, вы  сами в этом убедились, глядя на иллюстрации.

***

Что же было дальше, как сложилась судьба художника?

Наверное, обыденно. Другого слова я найти не смог.

Я несколько раз встречал его в Петербурге, в Александровском саду, что между Адмиралтейством и Медным всадником. Иной раз – в саду Зимнего дворца. Пётр писал портреты прохожих. Всегда был искренне весел. И наши не очень долгие разговоры совсем не мешали ему работать. А позировавшие люди почти всегда вовлекались в беседу. Возможно, им было интересно, а, может быть, это действовала уникальная петрова харизма… Кто знает.

А вокруг на каменных парапетах, скамьях, на походных стульчиках располагались его собратья  по ремеслу, рядом с которыми возвышались мольберты на мощных треногах. И царил здесь весёлый гвалт, и пилось пиво, и счастливые девушки уносили свои портреты, подаренные им рисующей братией…

Как-то Пётр поймал меня на Финляндском вокзале. До поезда оставалось минут сорок. И мы все эти минуты рассматривали эскизы его иллюстраций к «Тилю Уленшпигелю». Это было как раз после издания «Реки детства». Здесь, в картинках о «Тиле» было и неожиданное стилевое решение, и совсем не традиционный подход…

А в следующую нашу встречу Пётр рассказал, что издательство его кинуло. Он отправил туда эскизы, а они украли и препарировали его идею, стиль, не заплатив ему ни гроша... Так бывало почти всегда с Петром, если вопрос касался денег.

Он почти окончательно переехал в Петербург, приезжая в Сортавала только на лето. Да и то он проводил далеко за городом, на даче у Володи Шкарубо, куда не было дорог, где не было электричества. В городе почти не бывал, а если бывал, то изредка заходил ко мне. Мы вспоминали «белую бутылку с чёрным чайником» и понимали, что с годами жизнь разводит нас всё дальше и дальше друг от друга.

Но мы умеем ждать – этому учила жизнь. Я точно знаю, что рано или поздно, гуляя по Петербургу, встречу где-нибудь у Дворцовой Петра в группе таких же свободных как и он, таких же весёлых художников. Или он приедет в Сортавала и, прямо с порога, негромко пророкочет: «Белая бутылка, чёрный чайник…»

 

Из воспоминаний Александра Луговского.

 

 

Автор благодарит Елену Корниченко, главного хранителя музея Северного Приладожья, администрацию музея Валаамского Спасо-Преображенского монастыря, автора сайта Блог Masterpro.
Без участия этих людей – прямого, и косвенного – рассказ о художнике Петре Александровиче Изосимове был бы значительно беднее.